В начале восьмидесятых годов работал я дерматологом в районной больнице. И, как все врачи, дежурил по больнице в неприёмные часы, выходные и праздничные дни. Один-два выходных и шесть-семь ночей в месяц. Не совсем ночей, дежурство длилось с пяти вечера до восьми утра, но это мелочи. Как и приработок за дежурства. Мелочь, а без приработка никак.
Разумеется, дерматологические больные приходили по дежурству редко. Даже совсем не приходили. Неотложные состояния в практике дерматолога встречаются, но в крупных, миллионных городах. В районе же с населением в тридцать тысяч человек – раз в несколько лет. Приходили, приезжали сами, или привозил фельдшер скорой помощи страдающих совсем другими недугами. В пятницу это чаще ушибы, переломы, ножевые ранения. Или человек три дня терпел, лечился домашними средствами, но в полночь с пятницы на субботу почувствовал себя совсем худо. Или молодые родители, вдруг заметившие, что у малютки в темноте зрачки вдруг расширяются, а на свету сужаются – доктор, что это? И доктор в три часа ночи рассказывал, что ничего страшного, что это естественная реакция на освещение, вы друг у друга проверьте и убедитесь.
Оно, конечно, досадно, что в три часа ночи дергают по пустякам, но уж лучше по пустякам, чем не по пустякам. А то, бывает, мертвого привезут, оживляйте, а то мы жалобу напишем. А как оживлять, если он уже холодный?
Ну, и в стационаре мало ли что случается…
Очередное воскресное дежурство. Народ гуляет, а я дежурю. Поступает женщина, острый живот. Аппендицит? Не аппендицит: уже было, оперирована три года назад, вон и рубец постоперационный. Внематочная беременность? Да вы что, доктор, у меня муж полтора года сидит по глупости, через месяц выйдет, какая внематочная беременность?
Посылаю за хирургом: выходной выходным, а работа работой. Приходит хирург, опытный, знающий, и опять: аппендицит? Нет, не аппендицит. Внематочная беременность? Да вы что, доктора, давно выговоров не получали? Клеветать на честную женщину!
Время советское, кругом страшный застой, звоним в область, вызываем санавиацию, благо всё оплачивал областной бюджет. Вскоре прилетает самолёт с бригадой (на сельский аэродром «Волчья дубрава»), женщину на операционный стол – так и есть, внематочная беременность! А женщина им – и вы дураки, и на вас жалобу напишу!
Моё дежурство кончилось, за воскресеньем пришла рабочая неделя, и о женщине я забыл. С чего бы и помнить? Знал только, что осложнений не было, и обществу вернули полноценного работника. Что ей написали в больничном листе (а диагноз в то время указывался обязательно), не знаю, не интересовался. Возможно, опять аппендицит.
Я-то не интересовался, но народ… От народа в сельской местности укрыть что-либо трудно. Или невозможно.
Не буду расписывать сцены возвращения мужа. Скажу лишь, что до смертоубийства не дошло.
Но проблема врачебной тайны в частности и права на приватность вообще встала передо мной весомо, грубо и зримо.
Да и как не стать? Заболеть венерической болезнью в те времена и в той местности считалось делом постыдным, но как заболевшему надеяться на врачебную тайну, если я был просто обязан, помимо записей в амбулаторную карту, доступную, разумеется, для всех врачей, медсестёр и регистратуры больницы, послать в санэпидемстанцию экстренное извещение о случае выявления венерического заболевания (и не только венерического) и провести специальные обследования половых и бытовых контактов? То есть о заболевании человека знали уже десятки людей, что в сельской местности, где «все друг другу сыновья или даже крестники», равносильно объявлению в газете.
Да ведь и моя жизнь была как на ладони. Прогулки в рощицу или в магазин, посиделки с друзьями-шахматистами, походы в библиотеку – ничего не оставалось незамеченным. Ах да, ещё телефон. Не знаю, как это получалось, но порой, снимая трубку, я слышал и чужие разговоры, и первую программу Всесоюзного Радио, а то и вообще нечто странное, будто марсиане переговариваются. Без сомнений, и мои разговоры, личные или служебные, могли прослушиваться тоже. Тайна переписки? Время от времени доводилось в конверт с письмом вкладывать деньги, то три рубля, то пять, а изредка и целый червонец (например, покупая у соперников по турниру шахматные книги). Иногда деньги доходили, а иногда – нет. Испарялись в пути. Жаловаться было некому, пересылка денег почтой запрещалась, но как, как они догадывались, что между письмом в шесть листиков прячется трёшка?
И ведь не спецслужбы же изымали деньги, зачем спецслужбам моя трёшка? Или одна трёшка – бутылка, а тысяча трёшек – «Запорожец»?
Нет, спецслужбы – это святое, но, при всём уважении к ним, сомневаюсь, что они следили за сельским врачом, пусть и несдержанным на язык. Ну, так этот врач и пребывал на «сто первом километре», в месте, где кучковались те граждане, которым запрещалось жить в столице (на самом деле до Москвы было более двухсот километров, но это частности).
Сегодня приватности уделяется много меньше внимания, нежели в двадцатом веке. Какая уж приватность, телефон одновременно и диктофон, и видеокамера, почтовые ящики, как жестяные, так и электронные взламывают постоянно. Аудиозапись (а если есть средства – и видеозапись) амбулаторного приема ведётся «с целью контроля соблюдения этических норм поведения».
Да и вообще, живем мы открыто, каждое мало-мальски интересное событие переводя в байты и выкладывая в сеть. А понятие интересного у каждого своё: выпить, закусить, искупаться на сырном заводе в молоке, подняться на крышу, заглянуть в окно дома напротив (что такое двести метров для ультразума?), сделать селфи на фоне культовых сооружений, оскорбляя тем самым чувства верующих (так и под монастырь себя подвести недолго). Многим ужасно хочется получить тысячу лайков, и если ради этого нужно жить нараспашку, так тому и быть. Каждый аборт, каждый случай гонореи теперь не постыдная тайна, а повод для появления на первой странице соответствующего издания.
И это здорово. Просто замечательно. Я не иронизирую, напротив. Если к стоматологу приходит пациент и, не скрывая, сообщает, что у него ВИЧ-инфекция, это куда лучше умолчания.
Вам безразлично? Тогда представьте наоборот: вы приходите к стоматологу, а он предупреждает, что у него ВИЧ-инфекция. Убедил, нет?