Ответьте, положа руку на сердце, на священный камень или на книгу, кому как удобнее: каждый ли читал трагедию Шекспира «Отелло»? С учётом особенностей национального образования — пусть в переводе?
Вряд ли. Слишком много понаписано, всего не перечтёшь, а уж трагедии читать и вообще в наше время не хочется. Однако историю венецианского мавра знают все, пусть из вторых или даже из третьих источников. Да и сам Шекспир свидетелем событий не был, а позаимствовал сюжет у Джеральди Чинто. А тот, быть может, услышал рассказ пьяного моряка в таверне. А моряк-то и есть истинный творец — жаль, пером не владел в достаточной мере.
Но даже те, кто не читал, не смотрел и не слушал, знают: Отелло убил свою жену Дездемону. Задушил. Из ревности. Хотя многие (опять же не читая) знают оценку Пушкина — «Отелло от природы не ревнив — напротив: он доверчив» — и потому относятся к мавру снисходительно.
Снисходительны в России и к пьяным. Мол, трезвый-то Митяй мухи не обидит, куда, а вот как выпьет, так и начинает куролесить: то избу спалит, то жену прибьёт, а вот давеча дружка закадычного вилами истыкал. Спроси его сейчас, на трезвую голову, зачем он так Миняя-то, он разве заплачет, что выпимши был. Стало быть, не он убил, а водка проклятая.
Так ли, не так, но в уголовный кодекс то вводили поправки о том, что опьянение является отягчающим вину обстоятельствам, то выводили. Теперь вот опять хотят ввести, но получится ли, трудно сказать. Лица, чей удел — принимать решения, исходят из резонов, обыкновенному подданному недоступных.
Но я не о пьянстве. Я о доверчивости. Является ли доверчивость фактором, смягчающим вину Отелло — или, напротив, отягчающим?
Откроешь книгу, особенно советских времён, и всё вроде бы ясно. Если читаем: «Катя доверчиво посмотрела на следователя Тараскина», то понимаем, что Катя — человек хороший и ей нужно помочь вернуться на правильную дорогу. Если же написано: «Глаза Егора недоверчиво смотрели на Тараскина из-под кустистых бровей», ясно: Егор ещё тот фрукт. С ним придётся повозиться. Похожих примеров в литературе множество, и после десятой книги, двадцатой ли становится ясно: доверчивость есть черта хорошая. Доверчивый человек — друг, товарищ и брат. А недоверчивый — потенциальный пособник НАТО, подкулачник или просто враг.
Следует помнить, что литератор в России и прежде, и теперь не только специалист по внятному изложению мыслей на бумаге, но ещё и передельщик человеческих душ. Где нужно — подкрутит, где нужно — подпилит, где нужно — нарастит. Такая вот негенетическая инженерия. И если власти требуются доверчивые подданные, писатели станут эту доверчивость в людях развивать. Не одни писатели, разумеется. Кинематографисты, художники, композиторы, все, кому дороги рассудок и жизнь, выполняют мудрое указание партии. Потому что доверчивый человек есть основа государства, на доверчивом человеке можно возводить заводы, фабрики, электростанции, доверчивый человек охотно преображает знойные пустыни и суровые просторы Крайнего Севера, доверчивому человеку не трудно затянуть пояс на дырочку-другую во имя процветания братских народов. Всего-то и нужно пообещать коммунизм к восьмидесятому году, отдельную квартиру к двухтысячному или повышения зарплаты до уровня офисного клерка к две тысячи восемнадцатому. И — ждёт!
Недоверчивый человек иной. Недоверчивого человека посулами не прельстишь. Недоверчивый человек на «Утром стулья — вечером деньги» отвечает согласием, но деньги требует вперёд. Въедливо изучает каждый документик, подписываться не спешит ни на государственные облигации, ни на журнал «Агитатор». Приходится прозрачно намекать, что, мол, подписывайся — не подписывайся, а зарплату получишь облигациями, за вычетом подписки на журнал. После этого человек становится ещё более недоверчивым и нередко идёт по кривой дорожке: и читает не тех, и слушает не то, и мечтает не о том. Государство, разумеется, и от недоверчивого подданного имеет выгоду, но лучше бы без них, без недоверчивых.
Да и самому куда легче жить в доверчивости. Ложиться спать с мыслью, что через два, много через три года отданные в долевое строительство деньги, частью заработанные тяжким трудом, а частью взятые в кредит под большие проценты, обернутся трёхкомнатной квартирой в прекрасном доме, который будет стоять в прекрасном квартале прекрасного города прекрасной страны. А то, что дальше котлована дело не идёт, то пустое. Временные трудности. Нужно крепиться, верить и найти очередной взнос, триста тысяч. Шурин, пожалуй, не даст, шурин недоверчивый. Может, двоюродный брат?
Или лекарства. Мне, как человеку сведущему, лечить себя или близких очень трудно. Почти невозможно. Чем лечить-то? Нечем. Уповать на природу и смиряться. А человек доверчивый накупит всяких хххххх и уууууу (названия специально не пишу, чтобы не обидеть остальные снадобья), выпьет, уколется, забудется — глядишь, ему и полегчало. Поскольку даже молочный сахар, проглоченный с верой, способен изменить судьбу. Да что сахар! Сказал бы я, из чего порой делают таблетки, да не хочу обращать людей в неверие.
Но таблетки таблетками, а вопрос вопросом: что лучше — быть доверчивым индивидуумом, который с широко открытыми глазами, ушами и прочими органами убеждения идёт по жизни и радуется, или превратиться в заядлого скептика, норовящего плыть против течения и не поддаваться на уловки типа «Если ваш телефон не способен показывать кино в высоком разрешении, нужно срочно купить нашу новую модель Икс Игрек Зет и наслаждаться кристальной чёткостью изображения на трёхдюймовом экране повышенной стабильности». А завтра купить ещё более новую модель, уже с функцией 3D на экране в три с половиной дюйма. Первый, доверчивый, купил и радуется. Второй, скептик, сэкономил, но деньги сдулись, ничего, кроме раздражения, после себя не оставив.
А я думаю, что хуже всего — страдать синдромом Мижуева. Есть у Гоголя в «Мёртвых душах» неприметный, но исключительно верный и по нынешний день персонаж, зять Ноздрёва. Слово автору: « [Он] был один из тех людей, в характере которых на первый взгляд есть какое-то упорство. Ещё не успеешь открыть рта, как они уже готовы спорить и, кажется, никогда не согласятся на то, что явно противуположно их образу мыслей, что никогда не назовут глупого умным и что в особенности не согласятся плясать по чужой дудке; а кончится всегда тем, что в характере их окажется мягкость, что они согласятся именно на то, что отвергали, глупое назовут умным и пойдут потом поплясывать как нельзя лучше под чужую дудку, словом, начнут гладью, а кончат гадью».
Сколько таких людей вокруг! Одного я вижу каждый день во время бритья. Если и не совсем Мижуев, то с изрядной долей такового. И потому сколько дел кругом начинается гладью, а кончается этим самым…
Доверчивый человек хоть и ходит всю жизнь вокруг котлована, но ходит в розовом облаке, что дорогого стоит. Недоверчивый нет-нет а порой всё-таки умеет избежать крючка, тем и доволен. А вот Мижуев живёт в сознании, что всё не так, но продолжает жить, покоряясь судьбе; оттого он постоянно хмур и печален.
А есть ли она, судьба человека? Нужно бы проверить.