Как издревле учил Даниил Хармс, наука имеет много гитик. И благодаря этому очень и очень многое становится ясным, ну, почти столь же ясным, как механика карточных фокусов. (О ремесле карточных шулеров благоразумно говорить не станем…)
Вот одна из возможностей, дарованных нам науками, и воплощенных в ИТ-технологии – взять, да полистать комплект какого-нибудь буржуйского научно-популярного журнала, скажем давностью в три четверти века. Чем он отличается от сохранившегося на антресолях журнала советского той же поры? Да очень простой вещью, рекламой… Листаешь страницы на планшете, и читаешь трогательную success story – как юный янки, вкалывавший на обувной фабрике за 18 долларов образца 1941 года в неделю, выписал себе курс для самообразования в области радио, и нашел в результате работу на радиостанции WSUI с доходом втрое выше!
То есть – проделал путь от хождения в рабочей кепке до ношения приличного костюма… Такая реклама была понятной каждому, и хорошо гармонировала с основным содержанием изданий, описывавших умножение материальных благ. И для конкретного человека – знаешь и умеешь больше, так и получишь больше – так и для общества в целом. (В остальном – в остальном и Popular Mechanics и «Техника-молодежи» в 1941-м были крайне похожи, и одни и те же железки описывались, и масса внимания уделялась всеобщему военному обучению, винтовкам и пулеметам, линкорам и пикирующим бомбардировщикам…)
Но – все было просто и логично! А сейчас открываешь германский журнал, и читаешь – «Beim Industriekonzern Siemens ist der Umsatz auf dem russischen Markt infolge der westlichen Wirtschaftssanktionen um rund 50 Prozent eingebrochen». То бишь, у концерна Siemens русский бизнес уполовинился из-за санкций. Ну, желающие могут пройти по ссылке, и почитать, что руководство концерна признает примат политики над экономикой, и намерены и впредь следовать этим самым санкциям. Хоть и приходится увольнять по миру восемь тысяч душ. Из них 3300 в самом Фатерланде.
Ну, и зачем при таких обстоятельствах реклама на русскоязычную аудиторию – когда с легкостью теряют половину объемов… Какую прибавку к объемам гигантских концернов с достойной историей дает каждое отдельное изобретение? Да очень небольшую, за исключением совсем уж единичных редкостей… А тут, чисто по политическим соображениям, бросаяют половину объемов. Какая реклама, какое описывание инноваций, о чем вы? «Скучно, девушки!», как говорил один литературный герой, который очень бы пришелся ко двору в России начала девяностых. (А может и нет, тогда преуспевали те, кто грабил бедных – в отличие от обиравшего богатых О.Бендера…)
Так что, смотреть на очередную техническую новинку, появляющиеся с завидной регулярностью, как то и не тянет… Мало они имеют отношения к нашей реальной жизни. (Ну, за исключением «оборонки», в которой внедрение новых железок нынче ограничивается лишь нехваткой кадров, утерянных в девяностые…) А вот почему сложилось такое положение? Почему «истории успеха», описываемые в рекламе научно-популярных американских журналов, имели место – умножение знаний и умений в массовом порядке вело к умножению доходов – в отличие от России двадцать первого века, где важнее в каком городе ты живешь и в какой отрасли занят?
А объяснить это явление очень хорошо позволяет концепция «экстрактивной экономики», которую создали профессор Джеймс Робинсон (James Robinson) из Гарварда и профессор Дарон Эйсемоглу (Daron Acemoglu) из Массачусетского технологического, работающие на стыке политических и экономических наук. Изложена она в книге «Почему нации терпят неудачу» (Why Nations Fail: The Origins of Power, Prosperity and Poverty), излагающей причины разницы в доходах между Европой и англосаксонским Новым Светом с одной стороны, и Африкой и Латинской Америкой с другой.
Книгу эту мы анонсировали еще до ее выхода в свет («Экстрактивная экономика») – похоже, что очень любящие эту книгу отечественные либералы познакомились с ней позже (кто располагает временем, может проверить…). Назовем, вкратце, основные тезисы. Робинсон и Эйсемоглу разделили экономики на два типа, экстрактивные и инклюзивные. Экстрактивные – это те, которые зиждутся на добыче природных богатств и не требуют для сохранения status quo сколько-нибудь существенных инноваций. (Нет-нет, новомодные кареты на мягких рессорах, и волшебные зеркала большого формата тут вполне любят…)
А экономики инклюзивные – это те, которые с минимальными трансакционными издержками включают в рыночный процесс и новых хозяйственных агентов, и технологические инновации – основаны на очень серьезном и возрастающем год от года государственном регулировании рынка и понуждении к исполнению договорных обязательств. Те анекдотические судебные иски о выливании на колени слишком горячего кофе – побочный результат наличие этого госрегулирования.
Причем эффективное госрегулирование может существовать лишь в условиях очень развитой системы «сдержек и противовесов», функционирование которой возможно лишь в условиях наличия у разных групп населения различных видов собственности, приносящей стабильные доходы из разных источников. Обеспечивается не «добрыми нравами», а разнообразием видов корысти, которое и препятствует монополизации государственного аппарата насилия одной лишь группой граждан в своих интересах.
А вот в экстрактивных экономиках – государство работает на одну группу собственников, тех, кто владеет банановыми латифундиями, плантациями кофе или серебряными и оловянными рудниками. Обеспечивая им возможность извлечения все больших и больших доходов. А пеоны и горняки никаких возможностей для выражения своих политических позиций не имеют, даже если их страны формально свободны, и выборы проходят демократически. Дело в том, что политическая деятельность – игрушка дорогая и требующая квалифицированных кадров (посмотрите, как систематически пролетает в ней один видный бизнесмен…), бедным же она не по карману.
Скажем, популярная после падения Ancien Régime партия люмпен-интеллигентов «Авокадо» не имела никаких шансов на успех – составившие ее электорат астрологи и алхимики из секретных лабораторий изгнанного короля не имели никакой собственности на средства производства, и, следовательно, сколько-нибудь заметных доходов, в силу чего их свободно высказываемое мнение не было интересно даже собственным женам, грезившим о состоятельном кроте-лавочнике (голосовавшем за псевдопатриотическую люмпен-пролетарскую партию «Вольтерьянцев-Сократиков», лидер которой, человек умный и образованный, хорошо понимал, что и зачем делает…).
Так вот, Робинсон и Эйсемоглу на примере политико-экономических историй ряда стран Африки и Латинской Америки сделали вывод о крайне малой вероятности перехода экономик экстрактивных в экономики инклюзивные. Дело в том, что единого народа в экстрактивных экономиках нет. Есть европейски образованные собственники, которые все знают и все понимают о преимуществах инклюзивных моделей (куда лучше, чем люипен-интеллигенты) – благо если не сами они, то их детки учились в лучших университетах. И есть не являющийся собственниками средств производства класс неимущих, который как раз и верит властной пропаганде.
Кстати, очень часто верит потому, что власть по патерналистским мотивам обеспечивает им хоть какой-то прожиточный минимум. У Александра Шарова – Шера Нюрнберга – в «Острове Пирроу» была описана квинтэссенция демократических выборов:
Вот перед какой дилеммой были поставлены жители просвещенного государства Зет.
Иксу? Но об Иксе было известно, что он убил вдову с тремя детьми, ограбил банк и высказался в том смысле, что истребление одного или двух миллиардов людей из наличных на земном шаре трех миллиардов приведет только к повышению материального уровня оставшихся жителей соответственно на тридцать три и одну треть или на шестьдесят шесть и две трети процента.
Игреку? Но этот последний, не убив вдовы с тремя детьми, не совершил и поступков, которые показали бы его человеком действия, и никак не обосновал, чем именно он собирается повысить жизненный уровень населения на шестьдесят шесть и две трети или, на худой конец, на тридцать три и одну треть процента.
Итак, Икс или Игрек? Человек действия или его противник?
Так вот, массы в экстрактивных государствах молчат не потому что они глупы и непросвещенны, но потому, что не располагают независимыми от государства или крупных собственников доходами, необходимыми для самоорганизации, и прекрасно понимают, что любые реформы будут осуществляться за их счет. Благо, что они это почувствовали на своем опыте…
А «реформы сверху» не происходят потому, что крупные собственники прекрасно понимают, что лишись они власти или влияния на нее, недолго им останется быть собственниками, да и просто жить… Представим некую страну, где четверть века собственности не было вообще. А потом, вдруг, появилась небольшая группа собственников, нежно любимых халдеями самых дорогих кабаков планеты и продавщицами аналогичных бутиков. Собственников, назначенных собственниками… Понимающих, что другая власть может назначить имущими совсем других. Да что – хоть кто-то из собственников смирится с риском смены власти? Да никогда!!!
Вот и всё… Наличие частной собственности и какого-никакого рынка ни в коей мере не порождает реального политического процесса и смены властей. (Да, говорить можно совсем свободно о чем угодно, хоть троллить Господина Дракона, хоть измываться над системными либералами…) А без него невозможно государственное регулирование рынка, необходимое для эффективного его функционирования. И доходы зависят ни от того, какие ты внедрил новинки, а от того, сколь ты близок к власти. Которой нисколько не страшны всякие там санкции – они ужмут бизнес Siemens, стиснут объем хай-тек рекламы, но ни к каким изменениям ни во внешней, ни во внутренней политике, не приведут.
Они – невозможны. Ускоренная раздача собственности в 90-е (в том числе и тем страстотерпцам, на кого нынче молятся либералы) была сугубо экстрактивным процессом – труд поколений людей был отдан немногим и без разговоров. ( «Чубайс не принимал никаких дискуссий по поводу приватизации» – вспоминает легендарный тележурналист А.Любимов…) Защита собственности потребовала консолидации вокруг власти – как это произошло в 1996 году, ради борьбы с «призраком коммунизма»… И – пошло, поехало! То есть – нынешняя структура и власти, и собственности, запрограммирована играми с собственностью 90-х.
И – радикально изменить ее невозможно. Любое ослабление власти страшно и собственникам, которые в результате этого рискуют собственности лишиться (не в пользу народа, конечно, а в пользу новых собственников), и народным массам (за счет которых изменения и пойдут). А власть опирается на собственников, ну посмотрите, как спасают от банкротств банки и корпорации, но обременяя их кое-какими условиями защиты малоэффективных работников, рабочую неделю урезать можно, но за ворота гнать – ни-ни… Не из-за того, что кто-то не знает о благотворности банкротств неэффективных собственников для функционировании рынка ¬ – просто общество устроено так, что стабильность важнее инноваций.
А деньги, ушедшие на спасение банков и неэффективных производств, не пойдут на новую технику, не создадут новые производства… Роберт Фариш (Robert Farish), вице-президент компании IDC в СНГ, считает что «коммерческая деятельность в России политизируется». Но ведь и Siemens признает примат политики над экономикой. А тут просто политика несколько иная, заданная экстрактивными процессами приватизации 90-х. В связи чем, по словам того же Фариша, «структура и объем ИТ рынка в России будут ощущать негативное влияние». И повлиять на это не сможет никто. Как никто не сможет перестроить суть здешней экономики…