Декабрь сорок второго в Сталинграде выдался невесёлым. Чувство удачи, везения и могущества, которое было вернулось летом, исчезало на глазах. Самые прозорливые, пожалуй, уже понимали: Сталинград для них волчья яма, ловушка, из которой выхода нет. Понимали, но помалкивали: свой же брат солдат и донесёт Куда Надо. Немецкий агитпроп, стараясь представить чёрное белым, изощрялся на тему мирового заговора, целью своей поставившего порабощение Европы и передовых народов Азии.
Возглавляли мировой заговор, понятно, жидовствующие янки, первыми их пособниками были себялюбивые англичане, а русским, белорусам и прочим народам СССР отводилась роль пушечного мяса, все они должны были сгореть в пламени войны, развязанной олигархами-эксплуататорами во имя своекорыстных интересов. Ну, а Германия, сплотив вокруг себя свободолюбивые нации, билась за лучшее будущее человечества, и исход битвы мог вызвать сомнение лишь у предателей, трусов и паникеров, польстившихся на сребреники заокеанских выродков.
Агитпроп второго порядка, а именно – пресса оккупированных (в терминологии самих агтипроповцев – освобожденных) территорий тщательно переводили передовицы немецких газет, а на третьих или четвертых полосах давали волю собственному творчеству, разумеется, в отведенных пределах.
Писали заметки о славных немецких солдатах, делящихся пайками с брошенным Советами на погибель гражданским населением, о добрых немецких докторах, спасающих русских детишек от дифтерита, аппендицита, скарлатины и бронхита, и, разумеется, о величайшем гении, поднявшим Германию с колен и сделавшей её непобедимой: «когда мы говорим Гитлер, подразумеваем Германия, когда говорим Германия, подразумеваем Гитлер».
Творчество журналистов, сотрудничавших с оккупационным режимом, есть вещь прелюбопытнейшая, но для широких кругов малоизвестная. А ведь было, было. На захваченных территориях тут же возобновляли работу местные издания, иногда поменяв названия, а иногда и нет. Газетные тиражи порой шестизначные. «За Родину» (Псков), «Новый путь» (Смоленск), «Донецкий вестник» и т.д. Порой и кадры оставались прежними от редактора до фотографа. Ну, и писали, как привыкли, приспосабливая прежние лозунги, передовицы и стихи к новым реалиям. Дело нехитрое, только платите.
Платили, кстати, так себе. Оккупационными марками.
Но и солдаты германской армии, и жители оккупированных территорий цену газетам знали. И до войны, и во время войны, и после войны одни читали между строк, другие всё подряд, третьи вообще ничего не читали, а использовали газеты больше для бытовых нужд.
Речь сейчас не о газетах. В преддверии Рождества и Зимней Грозы (операции по деблокаде гитлеровских войск) считалось необходимым поднять боевой дух войск. Как? Газеты, конечно, штука нужная, но куда веселее солдату, когда в кармане пачка денег, а на груди блестит медаль. Вот и послали в Сталинград самолет, который вёз жалование целой армии за три месяца, а также ящик с железными крестами и дубовыми листьями. Но самолет, вылетев из пункта Х, в пункт С не прибыл. Видно, был сбит по дороге. Или сам свалился. Некоторые даже полагали, что летчики решили сдаться в плен, а так это было, нет, кто знает.
Во всяком случае, солдаты и офицеры остались без жалования. Честно говоря, оно им было и ни к чему: немецких магазинов в Сталинграде не было, равно как и других, а что можно было взять силой, силой и брали. Опять же кто поумнее, переписывали денежные аттестаты на родных. Но командование решило порадовать и рождественской премией. И – профукало эту премию. Потеряло. Расстроились солдаты столь явным проявлением неспособности командования выполнить поставленные цели. Знали бы они, что будет с ними дальше…
Я, впрочем, думаю, что многие знали, но гнали это знание прочь. Не всегда ведь знание – сила. Ну, знает рядовой Шмидт, что русские вовсе не трусливые слабосильные идиоты, а Гитлер вовсе не величайший гений всех времён и народов, знает, а что может сделать?
Но это – нулевой цикл повествования. Первые три странички романа. Говоря языком специалистов – экспозиция.
Основное действие развернётся знойным летом две тысячи десятого года. Сушь. Жара. Мелеют реки и озера. И вот в одном пересохшем болотце в трехстах километрах от Волгограда и пятидесяти от ближайшего уездного центра обнаружили самолёт, судя по всему, пролежавший здесь со времен второй мировой войны. Об этом свидетельствовал характерный крест на фюзеляже и надпись готическим шрифтом «Der Schwarze Prinz». Ясно, что это был тот самый пропавший самолёт с воинским жалованием. То есть ясно читателю. Сами же герои романа, студенты-биологи на практике, о войне имеют знания приблизительные, а о пропавших сокровищах и вовсе ничего не слышали. О сокровищах Стеньки Разина слышали, а об этих – ни полслова.
С трудами и смекалкой они вскрыли самолёт, попугались скелетов в немецкой форме (в болотах, в отличие от рек, тем более, морей, тела сохраняются долго) и нашли клад. Сундучок с крестами и листьями. И бочонки, полные золотых рейхсмарок.
Стоп. Ври, да знай меру.
До сих пор я прямо ли, косвенно, а описывал историю, случившуюся в Крымскую (Восточную) войну тысяча восемьсот пятьдесят третьего – пятьдесят шестого годов. Во время знаменитого шторма четырнадцатого ноября пятьдесят четвёртого года у берегов Балаклавы потонуло множество судов, среди которых был и HMS Prince с грузом необходимых для армии вещей.
Но прошло время, и HMS Prince превратился в «Чёрного принца», а к грузу обмундирования и снаряжения добавились бочонки с золотом, жалование армии. Суммы варьировались в зависимости от фантазии. Куприн не без иронии называет сумму в шестьдесят миллионов рублей золотом. Другие были скромнее, но в любом случае речь шла о тоннах.
И вот в декабре тысяча девятьсот двадцать третьего года приказом ОГПУ за номером 528 была сформирована Экспедиция подводных работ особого назначения (ЭПРОН). Золото искали всерьёз. Правда, не нашли. Скорее всего, его и не было. С чего вдруг решили, что оно там есть?
Но доставать старые деньги, деньги девятнадцатого века, смысл был. Золото, серебро – они и сегодня в цене.
А вот деньги века двадцатого… Что делать моим студентам с миллионами рейхсмарок, если допустить, что они были прекрасно упакованы и сохранились? Коллекционерам разве продать? Но столь ли велик спрос на рейхсмарки, или даже оккупационные марки? О монетах и речи нет, в войну рехсмарки чеканили из цинка и алюминия, металлов не самых дешёвых, но до золота не дотягивающих, и много не дотягивающих. Самолёт ими вряд ли грузили.
Потому для интриги придётся придумать какой-нибудь загадочный артефакт. Маршальский жезл, который был послан Паулюсу. Именно на жезл, а не на Паулюса возлагал надежды Гитлер, говоря, что немецкие маршалы никогда не сдаются. Может, это и не жезл был вовсе, а Гунгнир, копьё Одина. Или фрагмент этого копья. Далее история может идти двояко: путём мистическим, всякая нацистская оккультика сегодня в моде. И путём приключенческим: копьё Одина, как археологический предмет, и безо всякой чертовщины представляет собой исключительную ценность.
А деньги, что деньги… Сегодняшние деньги в значительной степени есть психологический феномен, не более. Возьмите билет банка России, у кого какой случится. Какие-то буквы, какие-то цифры, обозначение номинала и сообщение, что «подделка билетов Банка России преследуется по закону». Всё. Почему вы (мы, я) решили, что эта бумага обладает ценностью? Где вы видите хотя бы намёк на обязательства обменять её на золото, серебро или даже на цинк с алюминием? Ценность рубля есть исключительно субъективное ощущение индивидуума, которое пресекается в любую минуту, которую сочтёт выгодным государство.
Государства – как гипнотизёры. Есть посильнее, есть послабее. Они, гипнотизёры, могут подтрунивать друг над другом, могут даже ругаться поносными словами, но истинную цену их умению покажет эстрада, в случае денег – обменный курс. Если за бумажку государства А дают сорок бумажек государства Б, ясно, чья гипнотизерская сила лидирует, а чья отстаёт на третий круг. И тут опять два решения: либо тренироваться в престидижитации и гипнозе (сколько уж тренируются, тренируются, а толку никакого), либо вернуть деньгам реальную стоимость хоть в золоте, хоть в квадратных метрах земли, хоть в спичках.
Выберут, конечно, третье: оставят всё, как есть.
И это бы неплохо. Плохо, что как есть – не получается. Изменения видны невооруженным глазом. Загривок чувствует конфискационно-деноминационную реформу.
А советы, о том, как сберечь деньги, если посмотреть сухой остаток, сводятся к тому, что следует разменять крупные купюры на мелкие. Или наоборот. Результат равнозначен. Всё будет хорошо.