Признаться, литературу довоенную я читаю с большим пониманием, чем современную. Что современная? «Темна вода во облацех», и только. Колебаться вместе с генеральной линией партии дано не каждому: поди, пойми, где проходит эта линия. Прежде берёшь «Правду», а для расширения базы ещё «Известия» с «Трудом», читаешь передовицы и уясняешь, что можно, что нужно, о чём следует молчать, а о чем забыть навсегда. Или до следующей передовицы. Всё понятно.
Сегодня иное. Сегодня из федеральных каналов телевидения и прочих суррогатов «Правды» идёт поток невнятной разноголосицы, порожденной не сколько вольномыслием, какое уж тут вольномыслие, сколько слабой работой фельдфебелей от агитпропа. То ли кадры не те сегодня, то ли побочные занятия мешают, а, скорее всего, обеднение урана сказывается и на творчески-послушной группе людей (пальцы не поднимаются назвать их интеллигенцией, настолько затасканы и люди, и термины).
Из непроверенных источников (попросту, по мнению знакомых учителей) тридцать лет назад три четверти восьмиклассников могли написать несколько предложений из простых слов без грамматических ошибок вовсе. Пятнадцать лет назад таких оставалась половина. Пять лет назад – четверть. Сегодня же не более десяти процентов.
То же – о сложении в уме двух двузначных чисел на время (десять секунд). Но это же поколение смело завоёвывает овраги агитпропа. Результат вполне ожидаемый. Люди точно знают, откуда дует ветер. Но слабо представляют, куда он дует, где причалит кораблик, подгоняемый этим ветром. Подобное состояние отражается и на литературе. Потому-то читаешь и думаешь, что вдруг завтра ветер переменится, и все высокопатриотические романы, эпопеи и сериалы разом окажутся на свалке изящной словесности. Тогда, получается, только время зря жжёшь.
Иное дело – прошлое. Роза ветров нам известна, судьба произведений определилась, и местоположение нашей баржи тоже известно, хоть секстантом определяй, хоть по счислению. Модный ныне GPS я бы, правда, применять поостерёгся: кто знает, какие закладки сделали проклятые атлантиды, вдруг они подобны топору, подложенному под компас пятнадцатилетнему Дику Сэнду мерзавцем Негоро. В общем, туман заблуждений если не развеялся полностью, то стал редким до степени, при которой трезвый человек может с высокой степенью вероятности определить, где незабудка, а где испражнения динозавров, птиц и непарнокопытных.
Давеча я прочитал рассказ Томана «Мимикрин доктора Ильичёва». Типичный пример предвоенной литературы: злобные германские фашисты готовятся коварно напасть на Советский Союз, но храбрые разведчики, используя краску-невидимку, проникают в штаб врага и выведывают все его отвратительные секреты (как-то: атомные пушки, прививки нерассуждения, глушители радиоволн), после чего исход войны становится предрешённым. Впрочем, предрешённым он был и ранее, но с краской-невидимкой получилось интереснее. Особенно удался автору образ Аргуса, подопытной собаки, на которой и испытывают краску-невидимку профессора Ильичёва (фамилия, понятно, говорящая).
Опубликован рассказ в январском и февральском номерах журнала «Вокруг света» за тысяча девятьсот тридцать девятый год, и вот сейчас, из двадцать первого века, ясно видно, что рассказ этот подобен стрелке барометра, указывающей на «Великий Дождь» а то и «Бурю» то есть на «Войну локальную» и «Войну мировую». А я таких рассказов, повестей и романов прочитал немало. Следует делать поправку на то, что я интересуюсь преимущественно фантастикой, жанром, в котором подсознательное «я» автора проявляется с наименьшими потерями. Второе – что любой текст, в котором грядущая война изображалась иначе, ну вот хотя бы как у Симонова в «Живых и мёртвых», в предвоенные годы не только не был бы издан, а, пожалуй, и послужил причиной гибели автора – за измену Родине в виде неверия в её вооруженные силы и гениальность вождя. Нет, вот так: Вождя.
Что ж, имеем то, что имеем. Пусть публикуются произведения, одобренные или даже подсказанные властью, это ещё лучше для прогноза погоды ли, войны или великого перелома.
И, проводя пальцем по корешкам томиков, копаясь в стопках журналов и листая подшивки газет тех времён, непредвзятый человек понимает: и знали, и готовились. Не думаю, что Томан всерьёз верил в краску-невидимку или в атомные снаряды, которые, зарывшись в землю, ползут по территории противника, вздымая валы опрокинутой породы и разрушая на своём пути детские сады, больницы, школы и электростанции. Томан был инженером-практиком, в войну служил в саперных, а затем в инженерных войсках, и материальную сторону войны мог и предвидеть, и описать отлично. Фантастика ему была нужна именно для создания роялей в кустах, в современных терминах – читерского мода «Цивилизации». Куда как славно за четыре тысячи лет до нашей эры заиметь пару танков и бомбардировщик. Тогда сомнения в превосходстве наших отметаются легко и естественно (насколько может быть естественным появление танков в древнем мире или краски-невидимки в одна тысяча тридцать девятом году).
Другое дело – реальность, но за реальность, осознанную преждевременно, раньше соответствующей передовицы «Правды», можно было и сесть без права переписки. Потому многие писатели-реалисты тоже писали фантастику о счастливой доле колхозника тридцать первого года, о песнях во время уборки чая, табака или подсолнечника, о художественной самодеятельности после ударного трудового дня и тому подобное. Но, будучи всё-таки реалистами, от фантастики они отмахивались, как медведь от пчёл, а трудовые песни и пляски зачастую выходили вымученно, картонно. С фантастом подобное не случается, фантасту за выдумку краснеть не приходится, разве лишь от гордости, вот, мол, никто не смог, а я насочинял. Есть у него краска-невидимка, а всё остальное вытекает из этой краски: и немецкие дураки-генералы, и европейские трудящиеся, которые работают во имя скорейшего прихода Красной Армии, и пограничный пёс Аргус, отдающий жизнь во имя будущих побед.
Что, нет такой краски? Во-первых, я и говорю – фантастика, а во-вторых, многое вы знаете, господа критики, что делают в секретных лабораториях и на подземных заводах. Краска-невидимка – это прикрытие для куда более значимых тайн. Тех тайн, прикосновение к которым убивает.
(продолжение обдумывается)