Голубятня: Очарование и ужас идеального мира

Киносуббота у нас о стареньком фильме, который умудрился пропустить в свое время и посмотрел только сегодня. Чему, признаюсь, несказанно рад, потому что, попадись мне «A Perfect World» (1993) в 90-е, я бы никогда не оценил этот манифест мужественности Клинта Иствуда по достоинству. Да и половина посылов картины осталась бы невостребованной, потому что в 90-е все ключевые моменты художественного мира фильма выглядели нормой, а вот сегодня — уже ужасной и мучительной аномалией.

Формально «A Perfect World» («Совершенный мир») повествует об отношениях беглого уголовника и восьмилетнего мальчика-заложника, однако главная идея фильма внешними обстоятельствами не детерминируется, поскольку затрагивает вечные (как казалось Иствуду!) ценности и архетипические отношения — отца и сына.

Эволюция нашей цивилизации наглядно продемонстрировала, что ничего непреходящего в мире нет и даже самые незыблемые вещи рассыпаются в прах от соприкосновения с политической и бытовой конъюнктурой. Разве мог кто-то предположить четверть века назад, что в исторически ничтожном отдалении случатся полная переоценка всех семейных архетипов и уничтожение всех сложившихся ценностей?!

Из-за этой постигшей нас эволюции (вернее, конечно, настоящей революции!) «A Perfect World» смотрится сегодня как какое-то оскорбительное растянутое на два часа балансирование на грани новых общественных табу. Говоря по-простому, фильм Клинта Иствуда, выглядевший в 1993 году как трогательная драма детства и воспитание мужественности, сегодня воспринимается обывателем как памфлет педофилии и оскорбление прав гомосексуалистов.

Вы даже представить не можете, как глубоко въелась в наши мозги эта политкорректная мерзость, как она изнасиловала здравый смысл и всю систему естественных ценностей! Мне всегда казалось, что я неподвластен идеологическому зомбированию, однако я смотрел «A Perfect World» и с ужасом ловил себя едва ли не в каждом кадре на ощущении неловкости! Мне тоже казалось, что вот-вот случится что-то ужасное, что-то … педофилическое!

Слава богу, образования и ума хватило для того, чтобы решительно оттряхнуть от себя эту бесовщину и вернуться в парадигму отношений между взрослым мужчиной и ребенком, которая 25 лет назад иначе как нормальной и не представлялась.

Не думаю, что остался кто-то в читательской аудитории, кто фильм Иствуда не смотрел, поэтому в дальнейшем позволю себе напрямую увязывать мысли с деталями сюжета.

Два конченых бандита — Роберт «Бутч» Хейнс (в исполнении Кевина Костнера) и Терри Пью захватывают машину охранника, жесткого убивают его выстрелом в голову (сквозной мотив в фильме!) и бегут из техасской тюрьмы (действие происходит в 1963 году). Волей случая уголовники оказываются в доме Глэдис Перри, страстной поклонницы свидетелей Иеговы, воспитывающей в одиночку троих своих детей в кошмаре садистской аскезы, которая только и знакома, что христианскому сектантству.

Один из бандитов, «Бутч», забирает восьмилетнего Филиппа Перри с собой, думая использовать его как заложника. После этого собственно сюжетная линия внешнего преследования, которое ведут рейнджеры совместно с ФБР и представителями администрации губернатора, уходит глубоко на второй план, а в центр внимания режиссёра перемещаются именно отношения мальчика Филиппа и бандита «Бутча». По внутренней своей логике они выстраиваются как отношения отца и сына, однако по извращенной логике новой инквизиции прочитываются именно как дьявольски завуалированная педофильская игра. Лично у меня нет ни грана сомнения, что, сними Клинт Иствуд «A Perfect World» в 2013 году, фильм бы к американскому и европейскому прокату запретили, а самого режиссера отправили за решётку (если, конечно, он предусмотрительно не сбежал бы в Россию).

Дабы читателю не казалось, что я утрирую, проиллюстрирую мысль одним только эпизодом. «Бутч», купивший для Филиппа, которого вырвали из дома в одной спальной рубашке и трусах, одежду, узнает что мальчик втихаря в магазине украл ещё и костюм привидения Каспера для Хэллоуина. «Бутч» читает короткую лекцию («Воровство — это плохо, но если очень хочешь, а денег нет, можно взять это напрокат. Это называется исключением из правил» 🙂 ) и предлагает Филиппу переодеться прямо в машине. Мальчик колеблется.

— В чём дело?
— Ни в чём.
— Ты не хочешь при мне раздеваться? Боишься, что увижу твой петушок?
— Он… крошка!
— Что?!
— Крошечный.
— Кто сказал? Покажи! Я скажу тебе честно!

«Бутч» смотрит и авторитетным голосом заявляет: «Да нет, Филипп! Вполне хороший размер!»

Мальчик на седьмом небе от счастья, зато вся кодла ювенальной юстиции Америки скрежещет зубами от того, что фильм был снят 20 лет назад и подлого педофила посадить не получится (тем более, что «Бутча» в конце фильма убивают). Разве что самого Кевина Костнера — за соучастие в преступлении.

Собственно говоря, даже и без столь прямолинейных сюжетных ходов все отношения «Бутча» и Филиппа укладываются в формулу «мужской инициации сына отцом». Своего родного папашу несчастный ребёнок никогда не видел («мама говорит, что папа уехал, но непременно вернётся, когда мне исполнится 10 лет»), поэтому самозабвенно и преданно следует за «Бутчем» сквозь череду преступлений (машинных краж, разбойных нападений и т. п.), хотя у него и было множество оказий для побега.

В мировом кинематографе есть много примеров удачной художественной реализации этого сакрального таинства человеческой жизни (мужской инициации сына отцом). Не обязательно, кстати, чтобы тематически школа мужественности концентрировалась ниже пояса. Вспомните хотя бы «Возвращение» Звягинцева, в котором отцовская инициация вообще вознесена до уровня христианского сакрального символизма. Этот русский фильм, кстати, мне представляется наиболее близким онтологически к «A Perfect World» Клинта Иствуда.

К чести режиссёра, должен сказать, что линия «мужской инициации отцом сына» в фильме реализована чрезвычайно мастерски, поскольку ни в один момент не опускается до примитивного морализма и однобоких трактовок.

Скажем, одна из самых сложных и трагичных дилемм в семейной психологии, а именно выдерживание баланса между родственной привязанностью и универсальным чувством справедливости, раскрывается Иствудом поистине гениально — как неразрешимое противоречие, которое в точке высшего напряжения ведёт к катастрофе. Фермер Мэк приглашает Филиппа и «Бутча» к себе в дом переночевать, однако на следующее утро «Бутч» случайно становится свидетелем брутальных затрещин, которые Мэк раздает своем внуку. У «Бутча» явная травма детства, вызванная избиениями собственного отца, поэтому его в очередной раз полностью клинит, он избивает Мэка, приставляет к его голове пистолет, требуя извинений перед собственным внуком, а затем связывает всю семью фермера скотчем и, по ощущениям маленького Филиппа, собирается их застрелить. Филипп хватает пистолет и со слезами на глазах выстреливает «Бутчу» в живот. То есть стреляет в человека, которого к этому моменту уже однозначно воспринимает как своего отца.

Есть в «Совершенном мире» ещё одна сюжетная линия, которая меня лично просто завораживает. Условно я бы ее обозначил как «последний побег и глоток свободы». Для американской цивилизации этот сюжет, наверное, самый сакральный и самый вожделенный: маленький, несчастный, обездоленный человек бросает вызов своей трагической судьбе, вырывается из оков беспросветного мира, мчится прочь, куда глаза глядят, и наслаждается безграничной свободой. Что-то вроде «последней гастроли» перед неизбежным похмельем и гибелью. Вершиной художественной реализации этой метафоры на экране, безусловно, является «Тельма и Луиза» Ридли Скотта.

Архетипический сюжет «последнего побега» очень тесно связан (я бы даже сказал — породнён) с другой ключевой метафорой американского мироощущения — «дорогой» (The Road). Мне посчастливилось накрутить по дорогам Америки почти 20 тысяч миль — от океана до океана, от Северных озер и до Мексиканского залива, поэтому говорю с полной ответственностью: ощущение, которое испытываешь всякий раз, отправляясь утром в путь, не имеет себе равных! Ты буквально утопаешь в переживании бесконечной свободы, испытываешь упоение от ощущения безбрежности открывающегося перед тобой мира. В американском кинематографе эта метафора реализована несметное число раз, тогда как в литературе, на мой взгляд, вершиной является «On the road» Джека Керуака (отчасти — и «Run Rabbit Run» Джона Апдайка).

Стоит соединить эту магию «дороги» со сладостной иллюзией «последнего побега» — и мы получим экзистенциальную кульминацию, которую можно смело определить как американский вариант Grenzsituation (пограничной ситуации) Карла Ясперса.

Восхитительно, что «A Perfect World» Клинта Иствуда сумел поднять священные метафоры американской культуры до ранее недосягаемого уровня благодаря тому, что заменил безысходное звучание «последнего побега» на таинство «мужской инициации отца сыном». Как следствие, остался лишь экзистенциальный урок «освобождающей дороги», который — вместе с надеждой на будущее! — подарил маленькому Филиппу бандит «Бутч».

Что будем искать? Например,ChatGPT

Мы в социальных сетях