Диагноз: игрок. Теперь официально?

«Игровая зависимость» - cчитать ли зависимость от видеоигр болезнью, которую нужно лечить?

«Игровая зависимость». Диагноз этот ставится людям, увлечённым компьютерными и видеоиграми, чуть ли не с самого их, игр, появления: анналы истории хранят записи конца 70-х, когда обвиняли ещё светлой памяти Space Invaders. Но между фразой, «брошенной на ходу», и диагнозом официальным, медицинским, всё-таки пропасть. И только сейчас настал момент, когда разницу эту оказалось необходимым осмыслить — и решить, считать ли зависимость от видеоигр болезнью, которую нужно лечить.

Пока характеристика «игрок» существует лишь на словах, она не влечёт за собой никаких правовых последствий. Но перейдя в категорию официальных, потянет последствия, и во множестве. Она появится в миллионах больничных листов и сделает возможными вещи, кажущиеся сегодня невероятными! Представьте только: «больничный» по причине «обострения хронического игрового расстройства». Отказ в приёме на работу, учебное заведение, на военную или госслужбу, из-за имеющейся в персональной больничной карте записи «Игрок!». Развод и раздел имущества под предлогом неизлечимой игровой зависимости у одного из супругов. «Зависимость от видеоигр» как смягчающее или отягчающее обстоятельство в уголовном праве. Принудительное лечение индивида, переживающего острую форму игрецкой горячки, вероятно, с временным фактическим ограничением свободы (помните, как в СССР «лечили» диссидентов от вялопрогрессирующей шизофрении?).

И так далее, и так далее. Как только игровая зависимость получит статус официальной, она и рассматриваться будет как ещё одна болезнь: наркозависимость, например, или тяжёлые расстройства психики. И вопрос, можно ли такой статус ей присвоить, сами понимаете, не праздный. Но как раз в этой точке мы сейчас находимся: впервые за почти четыре десятилетия, что длится дискуссия, ею занялись, можно сказать, на самом высоком, межгосударственном уровне.

Вот тут бы и знак вопроса...
Вот тут бы и знак вопроса…

Если помните, вплоть до XXI века видеоигровая зависимость считалась штукой неприятной, временами даже неприличной, потенциально девиантной, однако в поле зрения врачей не попадала. Но с началом нового тысячелетия она приобрела, выражаясь образно, характер злокачественный — и быстро изменила отношение к себе со стороны родителей, врачей, политиков, общества в целом. Начали умирать геймеры, проведшие за монитором десятки часов без перерыва — кто от естественных причин (сердечная недостаточность!), кто по причине суицида. Потянулись убийства и покушения, спровоцированные конфликтами в виртуальности. Удалось притянуть зависимость от игр в качестве объяснения массовым убийствам — когда один или пара человек расстреливают вдруг класс, школу…

Инцидентов с каждым годом случалось всё больше, возник соблазн предположить деформацию психики как следствие жестокости компьютерных игр, а это в свою очередь привело к принятию первых законов и правил, ограничивавших игровую активность (по времени, возрастам). Но кульминацией процесса стала попытка придать предполагаемой болезни официальный статус.

В конце прошлого года Всемирная Организация Здравоохранения — подведомство ООН и в некотором роде последняя инстанция в медицине — опубликовала черновик очередной редакции «Международного классификатора болезней». Документ этот, имеющий официальный статус в том числе на территории Российской Федерации и последний раз пересматривавшийся в начале 90-х, помимо прочего содержит пункт 6C51 (номер временный, в финальной редакции может измениться): в раздел неврологических расстройств, в подраздел заболеваний, обусловленных использованием наркотических веществ или аддиктивным поведением, предложено вписать болезнь под названием «Gaming disorder» — то есть «Игровое расстройство» (здесь и далее перевод с английского мой, официального пока нет — Е.З.).

Согласно формулировке ВОЗ, игровое расстройство (ИР) это заболевание, характеризующееся такими симптомами как неконтролируемое влечение к видеоиграм, доминирование видеоигр над прочими интересами и повседневной активностью пациента, продолжение игры даже при наступлении негативных последствий для здоровья и социальных функций (как то семейная жизнь, образование, карьера и пр.). В качестве периода, на котором возможно поставить диагноз, предлагаются 12 месяцев, но отмечается, что в тяжёлых случаях болезнь способна проявиться и быстрее.

Предложение ВОЗ подводит черту под сорока годами споров. И повлиять способно на миллионы людей, без преувеличения: по принятой теперь оценке, симптомы, родственные описанным выше, проявляют до 10% всех, кто играет в видеоигры. Но тонкость в том, что пока это — лишь предложение, сделанное в том числе чтобы смогла высказаться и противная сторона. И вот к весне был опубликован один из самых громких контраргументов: коллективная статья за подписью трёх с лишним десятков учёных из дюжины стран, с общим предложением для ВОЗ не торопиться.

Игровая зависимость

Оригинал на английском вы найдёте здесь и, если знание языка позволяет, очень рекомендую его полистать, чтобы хотя бы почувствовать, насколько усложнилась, когда-то «бытовая», дискуссия вокруг игр. А я изложу ключевые моменты.

Прежде всего: у сторонников ИР как официального заболевания слаба доказательная база. Наблюдение за отдельными субъектами, которые увлечены видеоиграми и которые функционально пострадали до клинически значимого уровня (попросту говоря, демонстрируют явные симптомы из числа описанных выше), ещё не означает, что причинно-следственная связь так проста или хотя бы вообще имеется. Наблюдений мало и, хуже того, часто они ограничены пациентами, которые уже проявили симптомы ИР — что означает, что исследователи, берясь за изучение игрового расстройства, по умолчанию предполагают, что оно существует, тогда как правильным было бы усомниться в его существовании и искать доказательства, охватив максимально широкую аудиторию (как минимум всех, кто играет).

С этим граничит другой сомнительный момент: что если увлечение играми само по себе не причина, а следствие? Что если через видеоигры индивид пытается бороться с другими заболеваниями или просто нежелательными состояниями психики? Например, с депрессией, дефицитом внимания, гиперактивностью, социальной тревожностью. А ведь это радикально меняет точку зрения на проблему! Признав, что ИР — следствие, придётся признать и то, что целесообразно не лечить игровое расстройство, а лишь ослаблять его негативные симптомы. Зачем лечить от ИР, например, человека, которому оно помогло не наложить на себя руки?

Всё ещё не удалось чётко сформулировать и симптомы. В сегодняшней формулировке ВОЗ фактически предлагает лишь обобщённую картину, предполагая, что врач сам поймёт, что имеет дело с ИР, когда с ним столкнётся. Но правильно ли в таком случае выделять увлечение видеоиграми в отдельную категорию? Не следует ли рассматривать его вместе, например, с увлечением социальными сетями — которому сейчас подвержен каждый второй и которое именно поэтому мы проблемой не считаем («болен только тот, кто ведёт себя не как все!»)? А что если корни ещё глубже, что если они общие с перееданием, трудоголией, одержимостью сексом, пластической хирургией, даже танцами (описаны и такие случаи)?

А что если это не наркотик, а система жизнеобеспечения?
А что если это не наркотик, а система жизнеобеспечения?

Наконец не факт, что официальное признание ИР принесёт больше пользы, чем вреда. Традиционная точка зрения: признанием болезни можно ускорить разработку лекарств и методов лечения. Однако, как утверждают авторы, более ранний локальный эксперимент (в масштабах США, где местный регулятор пытается опередить ВОЗ) привёл к обратному эффекту: медицина, получив явный финансовый стимул («Есть больные — значит потекут и деньги за лечение!»), сфокусировалась на доказательстве существования этой конкретной болячки, вместо того, чтобы задаться более важными более общими вопросами, озвученными выше. Не говоря уже о том, какой удар по софтверной индустрии это может нанести — ведь видеоигры, как ни крути, это большой бизнес.

Есть и другие сомнительные моменты — такие, например, как непрозрачность исходных данных: авторы исследований часто не желают их публиковать, словно боятся, что перепроверят и выводы опровергнут. Таким образом концепция «игрового расстройства» пока проработана очевидно недостаточно, чтобы получить официальный статус.

К сожалению? А может быть — к счастью? Лично мне, хоть играми всерьёз я не увлечён, думается, что в отсрочке официального диагноза больше хорошего: игровая зависимость представляется мне проблемой, но не расстройством, и скорее следствием, а не причиной. Всего лишь ещё одна форма эскапизма, бегства от надоевшей реальности — и не самая плохая, нужно заметить, что даёт выход даже и на игротерапию. И мнения пока ещё принимаются. Оппоненты ВОЗ всерьёз предлагают выслушать даже детей, прежде чем ставить в дискуссии точку.

Как считаете вы?

Что будем искать? Например,ChatGPT

Мы в социальных сетях